…Позже, когда уже стало темнеть, он наконец поймал свою рыбу, зажарил и поужинал. Затем умылся, помассировал ногу, плечо, руку и устроился на ночлег подальше от дороги. Заснул с чувством полного удовлетворения.

Утром позавтракал ягодами и водой из реки. Несколько Дней размеренной ходьбы, и он привыкнет к своей раскачивающейся походке. Он уже начинал улавливать ее ритм и теперь был убежден, что в вертикальном положении Движется с большей скоростью и с меньшими усилиями.

Каждый шаг уносил его дальше от ри и приближал к территории сиу, которых тут называли дакотами. Они доверяли ему. Парни майора Генри всегда ладили с сиу. Чем ближе он продвигался к реке Шейенн и чем больше удалялся от Моро, тем лучше себя чувствовал. Трудно сказать точно, сколько дней потребуется, чтобы добраться до территории Дружественного племени. Если бы он шел несколькими неделями позже, когда на деревьях уже мало листвы, на западе открывался бы лучший обзор. Тогда можно было бы уловить мельканье Черных холмов и точнее определить собственное местоположение. По крайней мере узнать, куда направляется. Хью преодолел уже изрядное расстояние до форта Киова, и, хотя впереди оставался еще немалый путь, места казались знакомыми. К нему возвращались силы, Оставшиеся позади бесконечные отрезки змеиного ползанья приучили его к погружению в прерывистые мечтания…

Он пытался думать о людской жестокости – от Лафитта и женщин пауни до Джеми – но на душе было слишком хорошо. Поэтому он просто дал волю своему разуму взмывать вверх и падать, словно корабль на якоре, и дни проходили в обрывках мыслей о Пенсильвании, островах Вест-Индии, горах, и все воспоминания касались только дней, подобных этому.

Ночью он спал крепко и не запомнил снов. Однако утром, спустившись к реке, чтобы умыться и поискать ягод и корешков, обнаружил обломанные медведем ягодные кустарники, следы и медвежий помет. Это надолго испортило ему настроение. Днем он шел бодро и одолел большое расстояние, но ночью ему опять снился медведь, который ломал его и дышал ему в лицо; это сопровождалось чувством тревоги, словно зверь пытался вернуть Хью в то место и в то время, поймать его снова и на этот раз уже не выпустить из лап. Хью проснулся весь в поту, его колотила дрожь. Он приглядывался к теням, нюхал воздух, но никто не собирался нарушить его одиночества. Чуть позже ему вновь удалось уснуть.

На следующий день признаков медвежьего присутствия не было, но несколько раз принимался дождь, вынуждая искать укрытия под деревьями. Земля раскисла, и двигаться пришлось медленнее, к тому же Хью опасался поскользнуться и упасть. Поймать рыбу не удалось и обедать пришлось одними кореньями.

Назавтра земля начала вздыматься, приобретая холмистый рельеф. Теперь приходилось пробираться между утесами, река нырнула в труднодоступное ущелье. То и дело приходилось перебираться через речушки и ручьи, подпитывавшие реку, в них Хью ловил рыбу и купался. Память подсказывала, что эта холмистая равнина была началом долины реки Шейенн. Еще день-два и начнется легкий пологий спуск в эти знакомые места.

…С момента встречи с медведем боль в бедре значительно уменьшилась. Нога даже начинала обретать некоторую силу. Каждый раз, как он нечаянно опирался на нее, она отдавалась болью, но уже не той ужасной, дурманящей болью перелома. За последние несколько дней наступать на ногу стало гораздо легче, так что Хью иной раз загадывал, сможет ли она когда-нибудь выдержать его вес на протяжении нескольких шагов. В такие минуты он начинал потихоньку экспериментировать. Слегка опереться… Неплохо. Еще немного. Терпимо. А сейчас немного больно. Еще разок.

На следующее утро, спускаясь с холма, Хью услышал стук копыт. Мгновенно метнулся к правому краю дороги в поисках укрытия. Поздно, должно быть, слишком поздно, подумал он, поспешая. Высокая скала слишком долго скрывала от него звук, пока всадники не обогнули ее. Он почти бежал со склона, зарываясь костылем в землю, раскачиваясь, не обращая внимания на боль в правой ноге.

Двое верховых индейцев выехали из-за поворота, и по восклицанию одного из них, Хью понял, что его заметили. Секунду спустя из-за скалы показались две вьючные лошади, а по топоту копыт можно было судить, что они были не последними. Хью остановился и обернулся. Всадники сжимали ружья.

Он встретил их, подняв левую руку раскрытой ладонью вперед, правую тоже постарался поднять насколько возможно. Из-за скалы выехали еще два всадника, ведя в поводу лошадей, навьюченных корзинами и мешками. Эти двое тоже схватились за оружие.

Когда они приблизились, Хью убедился, что это сиу, и даже догадался, что в корзинах, должно быть, урожай с полей изгнанных ри.

Подумав еще раз мельком о людской жестокости, он дал им подъехать поближе и остановиться, нацелив на него ружья.

Тогда он сказал: «Хью Гласе», и добавил на их наречии: «друг».

ПЯТНАДЦАТЬ

КОЛЬТЕР

Ястреб парил.

ШЕСТНАДЦАТЬ

ГЛАСС

…И медведь, рыча, встал на задние лапы.

СЕМНАДЦАТЬ

КОЛЬТЕР

Джон спустился с гор и углубился в море травы, отделявшее его от форта Мануэля Лизы. Он шел, прихрамывая, под жарким солнцем, припекавшим затылок. Перед ним больше не было гор, утесов или холмов, бушующей воды. Осталась только колышущаяся под ветром трава великой прерии, сквозь которую даже слепой нашел бы дорогу к форту. Кольтер же знал прерию, как собственную ладонь, исходив ее вдоль и поперек вместе с Льюисом и Лизой, а когда и в одиночку. Она встречала его и завыванием зимнего ветра, и мягкостью весеннего ветерка, но еще ни разу он не шел по ней в таком состоянии, когда все кости ломило, а в голове плыло от лихорадки. Сейчас он не смог бы сказать наверняка, была ли трава водой, или вода была травой; он не знал точно, сам он движется, а трава стоит на месте, или трава плывет мимо, а он стоит.

Он развлекал себя мыслями о полете. Дрожащее небо над головой раскалилось добела, и в нем носились птицы-пылинки, его братья. Но он больше не мог летать с ними. Дыхание вырывалось вялыми выдохами, похожими на одышку дрожжевого теста. Хромое, подпрыгивающее, скрюченное существо, он потерял способность парить. Зловещая судьба – утонуть в море травы – пугала его больше, чем погоня черноногих.

Кольтер передвигался со скоростью раненого ястреба. Он видел птицу, которой был когда-то: залитый солнцем, с большими красными крыльями, она опустилась на сухую ветку только затем, чтобы Крузат тут же подстрелил ее. Как подрубленный, ястреб рухнул в мокрую утреннюю траву. Кольтеру запомнились тлеющие глаза, хищный коготь, хромающий прыжок огромной раненой птицы, пытающейся подняться в воздух.

Охотники смеялись. Ни один и пальцем не шевельнул, чтобы прекратить ее мучения, и он, к стыду своему, тоже. Они швыряли ястребу куски убитого кролика и наблюдали, как он вращал злобным глазом, презирая мясо, добытое другими. На следующее утро Кольтер увидел, как ястреб, прихрамывая, взбирается на пригорок: острая, словно наконечник стрелы, головка, волочащееся по земле крыло. Он сумел уберечься от койотов в сумерках и от хорьков ночью, но в человеке, который подстрелил его, не было жалости, как не было ее и в тех, кто смотрел на его мучения. Сжалься на нами, Гмне наплевать, жив я или мертв.

Он не мог припомнить, когда ел последний раз. Несколько горьковатых клубней, немного коры черемухи, старые засохшие сморчки, горсточка семян, змеиные яйца… пил он во время ливней, лежа на спине и открыв рот.

Какая разница? Еда и питье существуют для тех, кто хочет жить. Он же был изношенной вещью, преодолевшей сотни миль, существом, которое лишь ползает и не может ходить.