Кольтер улыбнулся.

– Что бы то ни было, – заявил он, массируя ногу, – там наше спасение.

Потом повернулся на север и произнес: «А там – тропа войны».

Льюис удивленно уставился в жаркий воздух, дрожащий над сухой травой. Темные тени сгущались в знойном мареве, рисуя размытые фигуры бегущих мужчин.

– И ничто их не остановит? – спросил Льюис.

– А что может остановить нас? – мягко ответил вопросом Кольтер.

Льюис развернулся на сто восемьдесят градусов. Дымное пятно на юге исчезло.

– Что бы это ни было, его больше нет, – заключил он. – И лучше нам не мешкать.

Они бежали молча. Двое мужчин, бок о бок, локоть к локтю. Дыхание в унисон. Мерным, как стук метронома шагом, их локти, покачиваясь в такт, отбивали шаг. Пока сжатые кулаки описывали в воздухе полукруг, ноги успевали оторваться от земли и вновь опуститься, выбивая маленькие клубы пыли из сухой травы. Дыхание вырывалось в унисон. Так они и бежали в полуденном зное, полностью отдавшись монотонности бега, ритму дыхания, биению крови в жилах.

Позади – черная клякса смертного приговора. Впереди – Кольтеров Ад. Трудно было сказать, что ближе. Вдруг тихий размеренный стук подошв, мягкие взмахи локтей, слитный ритм – все это сломалось. Кольтер оглянулся на товарища и увидел, что Мериуэзера Льюиса, его друга и начальника, больше нет рядом. Он рассмеялся коротким сухим смешком.

– Ты никогда не был сильным бегуном, – проговорил он в пустоту.

И продолжил свой бег… И бежал до тех пор, пока ноги не стали тяжелее цепей. И бежал до тех пор, пока солнце не скрылось за облаком и ястреб не упал с неба. Почувствовав резкую боль в лопатках, Кольтер издал резкий крик! Ястреб…

…рассек ветер темными крыльями. Дышать стало легче. Лететь, парить. Догнать облако, схватить его когтями. Прокатиться на нем, нырнуть в него. Пари, ястреб, кричи! Крик ястреба! Ночь над долиной. Фигурки бегунов среди ночных теней. Ночное небо выплевывает звезды. Но вот крылья на его плечах сложились. Он сидел, крепко ухватившись когтями за ветку. Вокруг неслись звуки земли и неба, булькающие, журчащие. Он не боялся, он теперь мог летать. Он дремал, спрятав голову под крыло. И вновь, закрыв глаза, увидел себя на священном камне с распростертыми крыльями. Ночь пожирала себя. Вода кипела, грязь булькала. Земля, старая Земля вздыхала. И он увидел Ее в своем ястребином сне: какая Она маленькая и круглая с голубыми венами рек по всему телу. Издалека, с невообразимой высоты, Она была прекрасна, закутанная в платье облаков, хрупкое голубое яйцо, вращающееся в пространстве, откуда он смотрел на Нее стеклянными пузырьками глаз. Его могут понять только ястребы, умирающие и пророки. Только они, те кто знают Ее, любят Ее, хотят Ее.

ДЕСЯТЬ

ГЛАСС

Впадина на склоне хребта становилась все отчетливее, и Хью теперь держал направление точно на нее. Небо продолжало чернеть, под стать его мыслям, а силы теперь подпитывались только яростью, которая не покидала его ни на минуту, сгибая и разгибая усталые конечности. Он не отдыхал уже очень давно.

Устроив наконец передышку, Хью вновь и вновь прокручивал в памяти поединок с сусликом, пока не заснул, и во сне продолжая свою неудачную охоту. В ней принимал участие и Джеми, который сливался с сусликом. Он держал разорванный шнурок, на котором висела жизнь Хью; волосы его развевались, глаза бегали. Потом это видение уплыло куда-то, и ему снилось, что он снова ползет к спасительной впадине на склоне хребта.

Очнувшись, Хью с удивлением обнаружил, что действительно ползет. Да останавливался ли он? Может, просто продолжал ползти и видел сны на ходу? Усталость казалась вечной; мысли сливались и путались, порой уплывая в долгие мечтания наяву. Иногда казалось, что он полз всю свою жизнь, воспоминания же были просто отрывками мечтаний. Хью остановился и помассировал ногу.

Пополз дальше, отталкиваясь здоровой ногой и прислушиваясь к шелесту травы. Иногда он чувствовал себя глубоко под водой, движения становились легкими, как у пловца. А то вдруг ему казалось, что сопротивление почвы исчезает, и он с маниакальной поспешностью устремлялся вперед, к хребту.

Наконец Хью пришлось остановиться, на этот раз он заснул по-настоящему, ему приснились медведь и Джеми. Он проснулся от ненависти и в ярости пополз дальше. Упала ночь, а он продолжал движение в темноте, перемежая его короткой дремотой.

Хью очнулся от холода. Он не мог вспомнить, полз ли он или спал. Дневной свет уже заливал мир, просачиваясь сквозь облака. Первым делом он посмотрел на юг. Нагорье было теперь гораздо ближе. Похоже, он прополз за ночь большое расстояние. Хью вздохнул и потер ногу над переломом.

В тот день он добрался до грязноватой канавы, оставшейся после ливня. На вид грязь была довольно сырой…

Хью спустился по более сухому склону. Сунул руку в грязь. Жидкая, очень жидкая. Он тут же принялся копать углубление. Уже через минуту стала прибывать вода. Глядя, как наполняется ямка, Хью дал себе клятву ждать, пока вода отстоится, станет прозрачной.

Но как только углубление заполнилось настолько, что стало возможным погрузить в него ладони, Хью немедленно проделал это и начал пить. Снова и снова. Невозможно было ждать дольше.

Прошло, наверное, не меньше двадцати минут, прежде чем Хью напился. Теперь маленький колодец стал наполняться медленнее. Хью повернулся и выполз из канавы. По крайней мере он утолил жажду. Голод, правда, остался. Но жажда ушла. Он несколько раз сплюнул, чтобы избавиться от илистого привкуса, и снова взял курс на впадину. Теперь Хью был уверен, что доберется до нее. А тогда… тогда дела пойдут на лад. Он начал рисовать себе картины, которые откроются за перевалом, – пышные луга, кишащие дичью, сверкающие ручьи…

Он пополз быстрее. Может, от постоянной работы тело стало сильнее? Или его гнало вперед предвкушение радости? В любом случае он собирался выжать этот прилив сил до предела.

Так он и полз все утро: ненависть отступила, боль притупилась, даже голод куда-то исчез. Он скользил по долине, а хребет все отчетливее и отчетливее нависал над ним. Перед носом прошуршала змейка. Несколько темных птиц покружили на юге, перелетели через хребет и скрылись.

Ближе, гораздо ближе, радовался он, отдыхая под полуденным солнцем и растирая бедро. Возможно. Вполне возможно, он достигнет перевала сегодня. Когда-то и холмы были так далеко, а ведь теперь они остались позади, к востоку. Он даже не повернул головы, чтобы посмотреть на них.

И снова в путь под полуденным солнцем. Хребет час за часом рос перед ним, расселина становилась все шире и шире. Когда земля начала подниматься, Хью принялся тащить себя вверх, стараясь свести привалы до минимума. Он упорно прокладывал путь к перевалу. Местность становилась все более каменистой.

Рассказывая самому себе удивительные истории о долине, лежащей за хребтом, он взбирался по склону, вспоминал трудный подъем в ущелье и изобилие, которым был вознагражден за муки. Не обращая внимания на боль в бедре, он тащил себя через валуны и осыпи, лишь иногда замедляя движение в особенно трудных местах.

И вот наконец перевал, зажатый с двух сторон каменными башнями. Хью медлил, оттягивая момент, когда откроется вид на долину внизу, страшась, что мечты об этой земле обетованной окажутся не более чем сказкой, рассказанной себе самому, чтобы облегчить путь. И все же…

Медленно, очень медленно он преодолел последние ярды подъема. Перед взором открылась даль, где ряд за рядом, насколько хватал глаз, громоздились желтые холмы. Хью вцепился в камень, вглядываясь. Сказки, рассказанные себе, были так красивы. Он уткнулся лицом в ладони и разрыдался.

«Я знал… я знал…», – твердил он себе. Когда ложь, придававшая силы, рассеялась, как дым, что-то тяжелое, как камень, навалилось вдруг, сломало волю, выдавило из тела последние силы, оставив только чувства одиночества, растерянности, и тщетности своих усилий. Среди скал перевала свистел ветер, и Хью стиснул зубы, не желая больше смотреть на открывшийся пейзаж.